Уроки рисования

На уроках рисования мне частенько доставалось выносить корзину с бумагами. Делала это я не совсем охотно, можно сказать, даже из –под палки, вернее из-под указки, которой учитель рисования стучал по своему столу.

-Ты снова идешь выбрасывать мусор,- говорил он мне, топая ногой и комкая мой пустой лист, на котором я не удосужилась за весь урок поставить даже точку.

Владислав Иванович,- почтенный лысовато-кудрявый старец, был человеком весьма невысокого роста. Наверняка, он невыразимо стеснялся этого факта, иначе зачем ему было носить странные ботинки, щелкающие при ходьбе высокими квадратными каблуками.

Ботинки эти шил старцу наш сельский сапожник- редкий пьяница. Он же и рассказывал приходившим к нему с заказами селянам обо всех сплетнях, которые только удосужился запомнить, не брезговал он и историей о ботинках художника, и о какой-то даме, у которой две ноги были не одинаковой длины.

-Коротышка так и сказал, мол, приладь каблук поширше и повыше,- горланил сапожник, беседуя однажды с таким же, как он сам, пьяницей и стуча со всей дури по железной колодке, на которую забыл натянуть обувь. Заметив оплошность, а также меня, стоящую робко на пороге сапожной, дядя Матвей в сердцах сплюнул.

-Тьфу ты, мать твою в дивизию! Чё стоишь, как изваяние, проходи, коль не шутишь.

Посещая сапожную мастерскую,- захламленную изношенной обувью, которой постыдилась бы и сама мусорная свалка, я думала о чем угодно, только не о шутках. До мужчины, очевидно, иногда доходило, что не каждый ребенок поймет высказывание о дивизии с матерью, и тогда он вставал и приближался ко мне, поправляя свои залапанные очки.

-Заходи, говорю,- он взмахивал молотком, указывая им на дальний угол, где стоял табурет, а я втягивала голову в плечи.

…Подвергшись словесной экзекуции на очередном уроке рисования, я не удержалась и рассказала Владиславу Ивановичу о том, что слышала от сапожника.
Старик на некоторое время потерял дар речи, плюхнувшись на стул и пряча под него ноги, а потом влепил мне живописную двойку и резво расписался.

-Мало того, что ты бездарь, каких поискать,- сказал он мне тогда, почесывая лысину и буравя меня своими глазками-бусинками, -так ты еще и гадости всякие подслушиваешь!

- Желаю видеть ее родителей!-крикнул он моей классной руководительнице в лицо несколькими днями позже. Он специально пришел для этой цели в ее кабинет, и, не замечая учеников, притихших при его появлении, гневно так потряс старым кожаным портфелем. –Девочка совершенно тупа! Она абсолютно не владеет ни карандашом, ни кистью, я вообще не знаю, можно ли ее научить рисовать хотя бы простой прямоугольник, не говоря уже о чем-то более сложном.

Сидя за своей партой и трясясь от ужаса, я во все глаза смотрела на старца и не могла себе даже представить, что этот человек однажды будет показывать мои рисунки другим ученикам и по-настоящему хвалить меня.

,,, Я стояла у доски в пустом классе, пунцовая от стыда и готовая в любую минуту разреветься.
Владислав Иванович в этот день превзошел сам себя. Так и не дождавшись визита моих родителей(в ответ на мои просьбы явиться в школу, папа сунул мне в руки карандаш и листок бумаги и, дав задание нарисовать зайца, вышел на улицу,- ремонтировать машину) учитель решил сам воздействовать на меня должным образом и научить наконец-то изобразительному искусству.

-Твоя рука должна быть расслабленной и в то же время умелой!- просипел старик, роясь в подсобке в кипе плакатов с изображениями человеческих рук, ног, частей лица. Посмотрев на часы, он вытащил из общей кучи малы ватман и закрепил его на доске.
Я чихнула.
-Простыла, что ли?-как бы между делом поинтересовался преподаватель, любовно осматривая ворону, изображенную на ватмане в профиль. Он разгладил короткими пальцами пожелтевшую бумагу и стукнул кулаком по вороне.
-Во, какая красавица!- гаркнул он, нисколько не заботясь о моих маленьких ушах.

Я вздрогнула, уронив маленький кусочек мела, который до этого мне любезно(неохотно и как будто отрывая от сердца ) разрешил взять с доски преподаватель. Он терпеть не мог, когда его мел (округленный и гладкий)брал без спроса кто-то из посторонних и если подобное случалось, то всегда заставлял приносить ослушника новую пачку разноцветных мелков, купленных естественно родителями.
-Не разбазаривай казенное имущество!- побагровел дед, топая ногой и глядя на меня, как на сумасшедшую.
Я подобрала мелок с пола и протянула его старику.
-Возьмите,- сказала я. –У меня есть свой.
Владислав Иванович кашлянул.
-Небось, булыжник настоящий,- проворчал он.
Я широко распахнула глаза.
-Откуда вы знаете?
Дело в том, что за школой у нас находилась небольшая известняковая гора, от которой ребятишки иногда откалывали миниатюрные глыбы, чтобы затем поделить их на части. Весь школьный двор был испещрен клеточками для игры в классики, а также дикими рожами и разного рода надписями. Я тоже припасла для себя внушительный такой кусок и не постеснялась засунуть его в портфель.
Каждодневно таская его с собой в школу(отчего мои тетрадки, учебники и дневник всё время пачкались), на переменах я так же, как и прочие ребятишки, выходила во двор и пыталась малевать что-то на выщербленном асфальте. Получалось у меня плохо, конечно, но я старалась рисовать снова и снова. Папа объяснял мне, что во всяком добром деле нужно постоянство. Он также говорил мне, что нужно вовремя уметь отступить от того, что у тебя не получается, и сосредоточиться на чем-нибудь другом. Только как тут сосредоточишься, например, на игре в классики, если за тобой по пятам ходит этот старикашка, и так и сверлит своими глазками-бусинами.

-Сейчас мне нужно идти в учительскую,- напомнил о себе учитель, снова оглядывая ворону и отскребая ногтем большого пальца приставший к ее нарисованной лапе пластилин.-Ты тут покумекай покамест, подумай, попробуй нарисовать ее такой, какой видишь.
Я опустила голову, не в силах смотреть в лицо учителю.
Его выражение я и так знала наизусть.

«Какая же ты бестолочь!»- как будто было написано в его выпуклых глазах, а на тонких бескровных губах играла презрительная усмешка. Пока старик расписывал мне неприглядную птицу во всех красках на словах, я к большому своему изумлению отметила сходство между его тонким хрящеватым носом(отчего-то красноватым) и вороньим клювом.
После его ухода рисовать птицу я начала именно с него.

... Оставшись одна в классе, я долго размышляла о пернатых и о том, что с ними связано. Клюв начатый, но неоконченный и какой-то махонький одиноко красовался в дальнем углу доски,- там же висел и ватман с пресловутой вороной.
«Не всем дано рисовать»,- водя пальцем по доске, вспоминала я папины слова, сказанные им маме во время печального разговора на кухне. Рассматривая моего зайца,-этакого крохотного пугала с двумя большими зубами, родитель долго искал на столе тарелку с супом.

-Неужели ты не видишь, что у зайчика ушки длинные?- как-то беспомощно спросил меня отец, а мама дотронулась до его руки. Она так часто делала, когда боялась, что папа «перегнет палку» и ее и без того печальное чадо зайдется в безутешном плаче.
-Зачем ты так намельчила?- папа меж тем был непреклонен.- На картинке в книжке зайчик большой, а ты его изобразила каким-то гномиком.

-У меня карандаш сломался,- поспешила солгать я. В приступе творческих мук я слишком сильно надавила стержнем, заточенным папой перед уходом, на лист бумаги, отчего в листе появилась дыра, а инструмент для рисования треснул пополам.

-Это что ж надо было такое сделать с карандашом, чтобы так испортить его?- родитель отложил лист с моим горе-рисунком в сторону и принялся есть суп, хмуро глядя на меня.
Я опустила голову. Меня всегда поражала родительская интуиция в тех или иных вопросах. Мои слова, которыми я пыталась прикрыться, как оправданием, они с легкостью отметали, говоря, что это неправда. Я лила слезы и злилась на себя за то, что не могу красиво объяснить (солгать) так, чтобы они наконец-то поверили мне.

До сих пор при одном только воспоминании о том, как я наврала обоим родителям по очереди, заставляет меня если не краснеть, то, по крайней мере, смеяться…
Мама очень сильно боялась, что ее дети располнеют. А так как аппетитом в детстве я отличалась неплохим(девчонки тоже), то мамино решение- по вечерам закрывать на ключ кухню- было воспринято мной и моей старшей сестрой, чуть ли не как измена родине.

Все мои уговоры и жалобы по поводу голода мама пресекала тут же. Поразмыслив на досуге, я вскорости выдала ей историю следующего содержания.
-Мам,- сказала я, сделав большие глаза и встав на цыпочки.-На наш садик сегодня упал самолет, а фашисты расстреляли повариху и всех воспитателей(тот факт, что папа забирал меня из детсада и беседовал с теми самыми воспитателями я, конечно же, не взяла во внимание)
-Ну, и что?- спокойно спросила меня мама, штопая мои гольфики.
-Нас не успели покормить!- выпалила я, аж заиндевев вся от предвкушения маминой реакции и последующего(по моим стратегическим расчетам) за ней ужина.
-Ну, и что?-спросила меня мама снова и отложила штопку. –Иди к папе, Света, и расскажи ему то, что сказала только что мне. А там посмотрим, -добавила она грустно.

Я, как ни в чем не бывало, направилась к отцу и выпалила ему ту же самую историю, еле справившись со слюной. В тот вечер мне дико хотелось есть.
-Иди в угол,- сказал мне папа в итоге, чем поверг меня в такое изумление, что я чуть не кувыркнулась через младшенькую сестренку, проползавшую в этот самый миг мимо меня на четвереньках. Сестренка заплакала, я тоже. Еще бы.. кому охота вместо ужина стоять в углу и рассматривать обои на стенах, рисунок которых был выучен мною до этого наизусть.

…Подойдя к классному окну, я с мукой воззрилась на памятник, одиноко возвышавшийся над местностью в отдалении. Монумент под названием «Никто не забыт, ничто не забыто», увенчанный бронзовым солдатом, был выполнен Владиславом Ивановичем когда-то давно, -меня тогда еще и в помине не было,- и имел серьезное значение для местных ветеранов. Те частенько возлагали живые цветы и неживые венки к его подножию, а молодожены фотографировались на его фоне. Вечный огонь, символизирующий нашу долгую память, иногда, впрочем, не горел(в селе экономили газ), а разгильдяи в виде местных хулиганов били бутылки на ступеньках памятника и справляли малую нужду в звезду, из которой собственно огонь и должен был возгораться.

Оставив на доске недорисованный вороний клюв, я малодушно покинула класс, аккуратно прикрыв за собой дверь и забыв прихватить с учительского стола дневник.

продолжение следует