Вот чем я сейчас занимаюсь

Кое-кто из "старослужащих" помнит, наверное, что я еще и пишу.
И вот вам начало нового рассказа из цикла "Дом в Котельном переулке".

Говядина с грибами.


Пела Файруз.
Ах, как пела Файруз!
Голос «посланницы к звездам» взлетал вверх, отражался от неба и окроплял пыльную жару полуденного рынка каплями вдохновения.
И вот уже под дивный сладкий голос руки гончаров превращают бесформенные куски глины не в банальные миски с кувшинами, а в блюда и амфоры. А художники при помощи красок и кистей довершают их работу.
И рождается чудо!
Столяр, осыпанный пахучей стружкой, слушая ее пение, украшает столы и стулья резьбой, от которой глаз не оторвать.
Среди чанов, где замочены заскорузлые шкуры, скорняку не до песен. Слишком многое надо сделать. Отмочить, растянуть и, работая скребком, убрать лишнюю мездру. Потом вычесать мех… Но и в его мастерскую проникает мелодия. Когда дело доходит до раскройки и шитья, появляется на свет нечто невесомое и пушистое, достойное только принцессы Будур.
Медник, слушая ее голос, постукивал молоточком, шкрябал напильником, гудел паяльной лампой, работал резцом, и на свет появлялась украшенная орнаментом турка. Кофе, сваренное в ней, был подобен нектару.
А ювелиры…
О-о-о!!!
Те плели из золотой и серебряной проволоки невесомое чудо. Казалось кощунством взять изделие в руки, не то, что надевать, чтобы даже дыханием не осквернить творение человеческих рук, освященных чарующим голосом.
И так было уже много-много лет…

***
Для Деда Талгата последние десять лет, после того как умерла жена, день всегда начинался одинаково.
Еще затемно, до первого крик муэдзина, он просыпался, отрывал голову от кожаного валика, что давно заменял ему подушку, несколько минут ворочался, расшевеливая износившиеся грузное тело. Потом, кряхтя, поднимался с узкой кровати.
Рассвет только начинался, и свет едва начинал окрашивать черноту за крохотным окошком в серое, но в маленькой комнатке стояла только кровать с продавленной сеткой, столик напротив и табуретка, обычно задвинутая под него. Поэтому старик не боялся споткнуться и свет по утрам не зажигал. Впрочем, по вечерам он тоже обходился без искусственного освещения.
Он выбирался в тесный дворик. Долго качал воду скрипучей, астматически всхлипывающей колонкой. Набирал ведро воды, совершал омовение и переодевался в чистое. Расстилал молитвенный коврик и, когда с вершины минарета звучало: «Аллаахумма, рабба хаазихи дда‘вати ттааммати ва ссоляятиль-кааима. Ээти мухаммаданиль-васийлята валь-фадыиля, ваб‘асху макааман махмуудан эллязии ва‘адтахь, варзукнаа шафаа‘атаху явмаль-кыяямэ. Иннакя ляя тухлифуль-мии‘аад», он опускался на колени и начинал молиться.
В седьмой раз сказав:
«Нет бога, кроме Бога Единого. Нет у Него сотоварища. Все владычество и восхваления принадлежат Ему. Он оживляет и умерщвляет. Его силы и возможности безграничны, и к Нему возвращение», он заканчивал намаз призывом: «О Аллах, удали меня от ада».
«Развязав последний узелок» умиротворенный Дед Талгат сворачивал молитвенный коврик и убирал его до полуденного намаза.
Пора было приступать к утренним делам.
Когда-то он готовил на всю семью большую сковороду шакшуки – яичницы с помидорами. Заваривал в большом чайнике, чтобы хватило на всех, зеленый чай. А жена успевала испечь свежие питы.
Теперь он жил один. Жена умерла. Дети разъехались. Он давно уже не только дед, но и прадед.
Сыновья звали его к себе. Они даже спорили между собой – кто более достоин дать отцу кров и пищу.
Но он упорно отказывался продавать харчевню и куда-то уезжать.
- Только на кладбище, - отвечал он на уговоры. – Отсюда только на кладбище.
Теперь на завтрак ему хватало лепешки с маслом и пиалы зеленого чая.
Потом растапливал плиту и отпирал калитку.
Но начинать очередной день не торопился - всегда ждал, когда его сосед Али-кондитер откроет лавку, поставит на прилавок магнитофон и сунет в него кассету.
Дед Талгат закрывал глаза, несколько минут слушал пение Файруз, которое превращало пыльную жару полуденного рынка в подобие преддверия рая, и только тогда начинал готовить.

***

Когда-то дед нынешнего хозяина рынка пристроил поваренком в харчевню на рынке голодного сироту. Тогда случилась война, и его родители погибли под обломками дома при артиллерийском налете.
Мальчик уцелел случайно. Его род славился знаменитыми поварами, и от отца к сыну переходила старинная поварская книга. А одному из его предков один из восторженных любителей вкусно покушать подарил стальной половник с позолоченной ручкой. Отец поваром стать не захотел, а вот маленький Талгат, как только научился читать, не расставался с книгой, оставшейся от деда. А половник он повесил на летней кухне, где учился готовить.
Тогда он туда ранехонько ушел – хотел лапшу сделать. И только начал тесто раскатывать, как на город начали падать снаряды.
В дом попало сразу две болванки.
Никто не спасся.
А летнюю кухню взрывной волной разобрало по кирпичику.
Мальчика отбросило. А сверху завалило обломками. Что-то ударило его по голове, и он потерял сознание.
Через несколько часов он пришел в себя, попробовал пошевелиться и не смог.
Услышал голоса и попробовал крикнуть, но из запыленного горла смог выдавить только сип. Его спасла соседская собака, которую он постоянно угощал вкусными кусочками. Она услышала его шевеление и начала лаять и рыться в куче обломков.
Соседи взялись за лопаты и выкопали его, книгу рецептов и половник.
А на месте большого дома остались только две воронки, да разбросанный вокруг мусор. От родителей не осталось даже кусков одежды.
Талгата отмыли, дали одежду, покормили. Большего они сделать не могли. Сами еле выживали.
На следующее утро мальчик навсегда ушел из этих мест.
Он пошел в столицу, где, вроде бы жил его дядя по матери. Других родственников у него не осталось.
Но дядя Талгата не принял. Принял его за побирушку. Чуть собаку не спустил.
Мальчик узнал у прохожего как добраться до рынка – решил попробовать найти хоть какую работу.
А есть хотелось все сильнее. Ноги подкашивались, мутилось сознание. Он не шел по улице, а плыл… хотя со стороны было видно, что он еле передвигает ноги. А еще хотелось спа-а-ать… Вот прям здесь… На этих камешках…
Мальчик упал прямо на мостовую, едва не угодив под копыта лошади, запряженной в красивую коляску, богато отделанную серебром. Если бы кучер вовремя не натянул поводья. Возница выругался и уже вскинул плеть, чтобы ожечь маленького идиота, чуть не лишившегося жизни. Но его схватил за руку, сидящий в коляске господин в щегольском европейском костюме.
- Но, господин! – возопил слуга. – Из-за этого мальчонки лошадь едва не понесла!
- Ты и с Каурой бы не справился?! – высокомерно удивился господин. – Тогда я на козлы тебя больше не посажу! Будешь волами командовать!
Он вылез из коляски, подошел к мальчику, который начал шевелиться.
- Сколько дней ты не ел, малый? – спросил господин.
- Дня три, а может и четыре, - прошептал Талгат. – Не помню… В дом снаряд попал… Теперь я один остался.
- Понятно, - господин нахмурился. – Еще одна жертва войны. А что ты так крепко узелок к груди прижимаешь. Чего из него такое торчит?
- Это все что у меня осталось.
- Покажи, - заинтересованно сказал господин.
На свет появились половник и старая книга.
- Э! Так я знаю, кто ты! – вдруг воскликнул господин. – Ты из рода повара Мусы. Его внук? Ведь так? Этот половник мой отец твоему деду подарил!
- Д-д-да-а-а… - еле выдавил из себя мальчик. – Меня зовут Талгат…
- О-о-очень приятно! – засмеялся господин, помогая подняться неожиданному знакомому. – А меня зовут…
- Мансур, - закончил за него Талгат. – Как и вашего отца и деда.
- Точно! Первенца у нас всегда называют Мансуром.
- Я, наверное, пойду, - нерешительно сказал мальчик.
Он сделал шаг в сторону от коляски. Пошатнулся и едва удержался на ватных ногах.
- Какой го-о-ордый, - укоризненно сказал господин Мансур. – Но глупый. Садись в коляску! Я как раз обедать еду. И не возражай, гордец! Твой дед, когда-то, нам очень помог. Так что считай, что я возвращаю старый долг.
- Ну, раз так…
Талгат сунул в котомку книгу и половник, забрался в коляску.
- Как тут мягко!
Мансур легко запрыгнул следом.
- Едем!
Кучер тронул поводья...
Так определилась судьба маленького сироты.
Господин Мансур оказался хозяином одного из столичных рынков.
Туда он мальчика и отвез.
В дальнем от ворот углу в тени нескольких деревьев спряталась харчевня, небольшой водоем, питающийся, при помощи специально прокопанной канавки, от арыка, что шел за оградой рынка и большая веранда с достарханом, коврами и множеством подушек. От суеты рынка это место отдохновения отделял высокий дувал, в гребень которого было вмазано множество острых бутылочных осколков, чтобы воришки не досаждали.
Мансур открыл узорчатую калитку, врезанную в высокие ворота, подтолкнул мальчика вперед:
- Заходи, не бойся!
- Я не боюсь! – гордо ответил Талгат, на что Мансур только хмыкнул.
Торговый день уже закончился, поэтому сейчас здесь людей почти не было, только около водоема сидел на коврике высокий седобородый старик в зеленой чалме и синем халате. Он пил чай из ослепительно белой пиалушки, беспрестанно отдуваясь. Рядом со стариком стоял маленький столик на котором стоял заварочник, жаровня, на которой стоял большой медный чайник с кипятком.
- Здравствуйте, Ибрагим-ходжи, - почтительно сказал Мансур. – Как ваше здоровье?
- О-о-о, - оживился старик. – Господин Мансур! Ничего здоровье, ничего… Лекари еще на мне разорятся!
Он поставил пиалушку на столик и попытался встать.
- Сидите, сидите! – воскликнул Мансур. – Не утруждайте себя!
Но старик все же встал и поклонился, прижав правую руку к сердцу:
- Как же я могу не почтить своего благодетеля!
Мансур склонился в ответ.
Почтительность старика ему явно льстила.
Они бы еще долго раскланивались, но тут Талгат, который не решился выйти из-за спины господина Мансура, почувствовал, что теряет сознание.
Мальчик тихо всхлипнул и опустился на мощеную тесаным камнем дорожку.
- О, аллах! – удивился Ибрагим-ходжи. – Кого вы с собой привели, господин Мансур?
- Его зовут Талгат, - сказал хозяин рынка. – Внук почтенного Мусы.
- Но что он делает здесь?
- Пытается выжить, - хмуро сказал Мансур. – Совсем недавно он потерял родителей… И дом… Два снаряда разом… Здесь у него дядя по матери живет. Но там его дальше порога не пустили.
- А-а-а-й-й-й… Какие нехорошие люди, - старик осуждающе покачал головой. – Несчастное дитя! Но зачем вы его ко мне привели?
- Для начала накормить, - улыбнулся Мансур. – А потом попросить взять мальчика к себе в помощники. Помнится, вы жаловались, что вам некому свое искусство передавать.
- Да… - пожевал нижнюю губу Ибрагим-ходжи. – Мои внуки из кастрюль только едят…
- А теперь гляньте, что спас сирота из разрушенного дома.
Мансур распотрошил котомку Талгата.
- О, Аллах! – воскликнул Ибрагим-ходжи. – Это тот самый половник…
- Да, - подтвердил Мансур. – И наследие предков самого Мусы – книга, которой он так гордился. Мальчик, видимо, ее изучал, когда все произошло…
- Что ж… - задумчиво сказал старик. – Видимо, сама судьба свела вас вместе, чтобы вы сразу два благих дела сделали. Сироту от голодной смерти спасли и мне подарили ученика, которого я так ждал.
Так Талгат обрел новый дом.
Старый Ибрагим-ходжи многому его научил. Но главным в его поучениях были не рецепты, хотя он и требовал от ученика скрупулезности, а отношение к еде.
- Оно и лекарство, и яд, - говорил старик, отвесив ученику очередной подзатыльник, когда тот позволял себе какую-нибудь вольность. – И блаженство, и отвращение… И это будет одна и та же еда – из одной кастрюли. Запомни, мальчик – хороший повар способен творить чудеса, не хуже какого-нибудь мага и чародея. Много веков назад Камалуддин Ибн аль-Адим из Алеппо писал: «Хорошая еда подталкивает человека на поклонение и благодарность». А это был великий человек! Он прожил почти сто лет и прославился как правовед и ученый.
- Но как определить – для кого что? – спрашивал мальчик, надраивая очередную сковороду. – Вот приходит человек и требует чашку плова, а вы видите, что ему сейчас нужен капустный лист или огурец. И что тогда делать?
- Ты путаешь меня с лекарем, мой мальчик! – воскликнул Ибрагим-ходжи, отставляя в сторону пиалу с чаем. – Ты когда-нибудь видел чревоугодника, способного удержаться от соблазна? Он все равно найдет способ удовлетворить свою страсть. Находятся и такие, что грешат даже в рамадан. Им не мы нужны, а кади.
Талгат повесил начищенную сковороду на крючок и взялся за следующую:
- И все-таки я не понимаю…
Старик гневно стукнул кулаком по столу:
- Мальчик, ты же уже слышал слова великого Камалуддина Ибн аль-Адима! «Поклонение и благодарность!». Мы должны настраивать людей на благие дела, чтобы они не грешили. А в остальном… Учись чувствовать людей. Это все что я могу тебе сказать.
- А вот как?...
- Разве у нас закончилась грязная посуда? – перебил его Ибрагим-ходжи. – Хватит болтать!
Вот так они и жили – юный и старый.
Когда господин Мансур обходил рынок, то обязательно заходил пообедать у Ибрагима-ходжи. Заодно и проверить, как живется Талгату. Учение поварскому искусству давалось мальчику довольно легко и, иногда, радовал своего спасителя чем-нибудь вкусным.
Так продолжалось много лет.
Талгат рос, Ибрагим-ходжи старел и дряхлел.
И однажды старик не смог встать к плите. Уже не мальчик, а юноша разрывался между постелью больного и харчевней. Учитель был так же одинок, как и ученик, поэтому, поэтому на похоронах были только господин Мансур, Талгат, мулла и нанятые хозяином рынка плакальщицы.
Наследников у Ибрагима-ходжи не нашлось. Господин Мансур полгода выждал для приличия, а потом выправил для Талгата купчую на харчевню.
Тот, прочитав бумагу, упал перед благодетелем на колени:
- Я выплачу! Все выплачу!
- Тьфу! – сказал в сердцах господин Мансур. – Кому ты выплачивать собрался? Мертвецу? Мне же будешь платить как за три торговых места. Вот читай договор и подписывай.
Талгат его подмахнул не глядя.
Так началась его взрослая жизнь.
Через несколько лет он женился. Дети пошли – исключительно мальчишки, чему Талгат очень радовался. В харчевне стало слишком тесно и пришлось покупать дом в предместье. Жили скудно. Талгат не отходил от плиты. Он высох от ее жара, но его дети не смотрели на него голодными глазами, когда он вечером приходил домой. Потом сыновья подросли, стали ему помогать в харчевне, стало полегче. Он сумел передать детям свою любовь к готовке и старший, как только подрос, пошел учиться на хлебопека, потом и пекарню свою открыл. И другие сыновья не пропали…
Постепенно дом опустел и Талгат его продал. Им с женой вполне хватало комнатки в харчевне.
Умер господин Мансур… Но на рынке ничего не изменилось – просто вместо старого господина Мансура по торговым рядам ходил молодой… Он тоже заходил пообедать в харчевню к Деду Талгату – очень уж любил как тот готовил шурпу.
Новый хозяин рынка легко мог бы заехать в дорогой ресторан, но предпочитал обедать в старой харчевне. Каждый день его «мерседес» останавливался перед расписной верандой, где так хорошо отдыхать в полуденный зной с пиалой зеленого чая. И своих гостей господин Мансур обязательно приводил обедать к Талгату.
Поэтому старый повар старался не ударить в грязь лицом.
И вот сейчас хозяин харчевни, прикрыв глаза, мешал старинным половником шурпу для господина Мансура, услаждая слух волшебными звуками.
Сейчас у плиты стоял не просто повар, а настоящий чародей, способный при помощи кулинарии совершать великие дела.
Талгат помешал в кастрюле половником, которым еще дед с отцом пользовались, и собрался налить шурпу в глиняную миску (почтенный Мансур предпочитал глиняную посуду).
Певица взяла самую высокую ноту, рука повара машинально сжала ручку половника и…
Вой и грохот заглушили пение.
На месте харчевни вспух и опал огненный шар.
Ракета «воздух-земля» выпущенная с истребителя мятежников, «немного» промахнулась.
Гражданская война взяла первую жертву.
Впрочем, старику было уже все равно.
Он запомнил лишь ослепительную вспышку, после которой в глазах заплавали цветные круги. По ушам ударил грохот и Талгат потерял сознание.
Через несколько секунд старый повар очнулся, проморгался и обнаружил, что висит в клубах пыли, метрах в двух от земли, сжимая половник, а под ним, на груде обломков лежит кто-то в белом халате, заваленный обломками кирпичей.
До Талгата не сразу дошло, что он видит собственное тело, и теперь он не живой человек, а призрак, привидение.
Он попробовал рассмотреть, во что превратился и взвыл от страха и отчаянья.
Бесформенное белесое нечто и только половник, зажатый в чем-то похожем на руку, напоминал о прошлой жизни.
Грохнул еще один взрыв, и тело внизу объяло пламя.
Ничего не соображающий от страха Талгат метнулся прочь от места своей гибели.