Про Кузьмича.

У Кузьмича умерла жена. Была она на три года моложе его, и никогда Кузьмич не думал, что так всё получится. Всегда был почему-то уверен, что именно он помрёт раньше, оттого теперь и растерялся: как же оно так вышло? Он стоял один на краю деревенского кладбища, у свежего холма с большим деревянным крестом. Крупные хлопья снега падали на лицо, таяли и смешивались со слезами Кузьмича…



Никогда он не плакал; по крайней мере, не помнил, чтоб такое с ним случалось за 35 лет семейной жизни. Даже когда сына похоронил, которого в Афганистане убили: болело сердце, сжималась душа, но ни одной слезы Кузьмич не проронил, только седых волос стало больше да выпивать стал почаще.

А теперь вот заплакал. Не потому, что один-одинёшенек остался он на белом свете. И не потому, что любил он жену-покойницу. А потому, что Ксения — жена его, так и не узнала об этом при жизни. И Кузьмичу было теперь стыдно.
Всю жизнь он работал шофёром в совхозе, кормил жену с сыном. Был в передовиках, в деревне все его уважали и ставили в пример своим детям, да только не было у Кузьмича счастья в доме. Жена ему досталась красивая, скромная и покладистая — о такой только мечтать можно: в доме всегда уютно и прибрано, а скотина ухожена. Но хозяин уж больно ревнив был к своей жене. Как шли они в гости, то обязательно после того, как выпивал Кузьмич, начинал ревновать Ксению к кому-нибудь совсем без причины, и редко дело оканчивалось без драки, а потом дома и жене хорошенько доставалось.

Правда, очнувшись на утро, Кузьмич понимал, что нехорошо поступил, но чувство хозяина не давало ему попросить за то прощения у жены, и он продолжал вести себя с ней дерзко и на все ласки отвечал грубостью. В конце концов их почти перестали приглашать в гости, только самая близкая родня. Больше всего Кузьмича бесило, что Ксения никогда не противоречила ему, а всегда вела себя кротко, по её виду можно было подумать, как будто ничего и не произошло, а если и произошло, так это она была во всём виновата…

Кузьмич подошел к заснеженному деревянному кресту и прислонился к нему щекой… Была ещё одна причина их семейного несчастья. Он знал еще до свадьбы, что Ксения была из верующей семьи и ходила в церковь, даже уговорила Кузьмича потом обвенчаться, а он думал, что со временем это пройдет, что жена за хлопотами по хозяйству забудет о своем увлечении. Да только ошибся он, не прошло. Ох и намучился он с ней, особенно в советские времена, когда ходить в церковь было делом постыдным.

— Да что ты как старая бабка какая-то, — пытался убедить он Ксению, когда угрозы не помогали.
— Хочешь молиться и поститься — молись и постись дома, а чего в церкву-то скачешь?!
Но это было единственное, в чём Ксения не слушала мужа, и он в конце концов махнул рукой на бабью слабость. А тут стал подрастать сын Ваня, и Ксения частенько брала его с собой в церковь. Однажды четырехлетний Ваня подошел к загрустившему отцу и сказал:
— Пап, не переживай. Я пока маленький, меня Господь к Себе на небушко еще не заберет. Когда я буду старенький, то тогда Господь возьмет меня на небо. Там будет хорошо, там будем и я, и мама, и ты, пап. Но только это потом.

Кузьмич улыбнулся и ласково прижал к себе сына. А вечером строго-настрого запретил жене брать Ваню в церковь.
Каждый раз, когда все в доме укладывались спать, Ксения уединялась в дальней комнате и молилась перед иконами, за что Кузьмич всегда награждал её ругательными словами.
-Что ты, родной мой, — отвечала она ему. — А как же жить-то, если с Богом не разговаривать?
— Дура ты у меня, свихнулась уже совсем, — обыкновенно делал вывод Кузьмич, отворачивался к стенке и засыпал…
День клонился к вечеру. Валенки у Кузьмича стали промокать, его зазнобило, но в опустевший дом идти не хотелось. Рядом с собой он услышал тяжелое дыхание, обернулся и увидел Дика. Это был пёс, помесь дворняги с овчаркой, которого они взяли к себе восемь лет назад и который охранял дом.

— Ну что, всё-таки вырвался, — сказал Кузьмич, поглаживая Дика по спине.
— Откуда сила-то взялась из такой цепи вырваться. Любил Ксеньку-то, любил…
Дик подбежал поближе к могиле своей хозяйки и стал протяжно выть
— У-у!..
— Молитвенник ты наш,- улыбнулся сквозь слезы Кузьмич.
— Я вот не умею, так хоть ты…


По всей деревне до сих пор ходил рассказ про то, как Ксения научила пса молиться. Когда вечерами ужин был готов, она выходила и садилась на крыльцо дома ждать с работы мужа. В это время к ней подбегал Дик и усаживался рядышком. Ксения сидела и тихонько повторяла:
— Господи, помилуй!..

Дик как-то по-особенному глядел на неё, а затем сам присоединялся, подняв морду вверх и протяжно завывая. И так они сидели и «молились» до прихода Кузьмича. Однажды почтальонша увидала это и разнесла по всей деревне. До мужа тоже дошло, вечером он устроил дома скандал…
Уже стемнело. Хозяин взял Дика за ошейник и вдвоём они побрели в сторону дома. На краю деревни стояла небольшая старая церквушка. Сквозь замороженные окна можно было увидеть, как горят свечи. Дома Кузьмичу делать было нечего, он даже забыл, что ничего не ел со вчерашнего дня. Ноги сами привели его к дверям храма. «Подожди здесь, дружок», — сказал он Дику.

Шла вечерняя служба. При входе Кузьмич снял шапку, перекрестился, как умел, и прошел в ту сторону, где продавали свечи. Он купил самую большую.
— Куда ставить-то? — спросил он у знакомой бабули, та ему показала. Он поставил свечу, опять перекрестился. Перед ним было большое Распятие.
— Вот, — думал Кузьмич:
— Ксенька всё бегала-бегала в церковь, молилась-молилась, а померла-то раньше меня… Как-то оно несправедливо вышло,… Плакала всю жизнь от меня… да и померла, — сквозь слёзы он увидел Лик Распятого.
— Господи, как же так? Хороших забираешь к Себе, а… Извини… Вижу, что Ты и Сам страдал… побольше нашего… Что ж делать-то мне теперь? Чего жил, зачем жил?

Кузьмич ещё немного постоял в раздумье, потом стал осматривать церковь. Когда он подошел к старинной иконе Спасителя, из-за спины раздался шёпот старосты Петра Иваныча:
— Что, красиво? С 16 века икона. Умели люди писать. Не то что теперь.
— А чего за буквы тут? Не видать совсем, — поинтересовался Кузьмич,
— А написано, — отвечал староста,- чтобы люди любили друг друга, а то совсем разучились любить. Ведь что у нас за любовь-то нынче бывает: покуда физиономии друг у друга терпеть в силах, то улыбку из себя ещё выдавить могут. А чуть что — до последней вилки имущество делить будут. А Христос учил, как по-настоящему любить надо.
— И как? — спросил Кузьмич.

— А вот как, — Петр Иваныч показал рукой в сторону Распятия. — До креста дело дошло, чтобы людей спасти…
Когда Кузьмич выходил из церкви, он ещё раз внимательно посмотрел на Распятие.
— Научишь меня молиться-то? — шутя спрашивал он у Дика по дороге домой. Тяжесть невосполнимой утраты ещё оставалась в душе Кузьмича, но после церкви стало как-то полегче.

Была уже глубокая ночь, когда Кузьмич разделся и, кряхтя, лег в холодную кровать. На улице было тихо, шёл снег. Он услышал, как Дик опять стал протяжно выть, как тогда на крыльце… С Ксенией… Кузьмич встал с кровати, сходил на кухню и взял спички. Потом он направился в дальнюю комнату, туда, где жена его вечерами молилась. Он зажёг лампаду, немного постоял у икон, всматриваясь в лики. Медленно перекрестился и пошел спать, оставив лампаду гореть до утра. Как при Ксении…
А на улице шёл снег, чистый и белый.

А. Стрельцов
источник: журнал Святой Родник