СЕРАФИМА

Она не помнила дату своего рождения...

А бабу Симу молодой уже никто и не помнил.. Казалось, что она всегда была сухой, смуглой старухой, в клеточках морщин, с мелкими узловатыми руками и спиной в полупоклоне.

Конечно, были и фотографии – но невозможно было узнать в полной, завитой женщине, пугливо таращившей глаза в объектив, спокойную и равнодушную к жизни маленькую бабу Симу.

Сын ее давно умер, невестка практически сравнялась с ней годами – по виду и по здоровью, остались взрослые внуки и особая гордость – правнучка.

Сима каждый день собиралась умирать и обозначала себе конечную точку: вот внуки выучатся, вот внуки женятся.

Потом – вот дождусь правнучку. А теперь был новый последний срок – вот пойдет правнучка в школу. Никто не знал, сколько Симе лет, и она сама старалась не вспоминать.

Знали только, что день рождения у нее весной и домашним пришлось самим придумать дату, Сима ее не помнила.

Но свой праздник любила, особенно радовалась тюльпанам – и внуки охотно привозили разноцветный букет, не озадачиваясь другими подарками.

Невестка Люба всегда дарила что-то нужное – байковый халат, теплые тапочки с жесткими задниками, бежевые хлопчатые колготки.

Баба Сима и жила с невесткой вместе, в маленькой двушке на пятом этаже.

Во двор гулять не спускалась, говорила, что ноги болят от лестницы.

Открывала застекленный балкон, ложилась грудью на перила и сверху переговаривалась с соседками.

- Чой-та у тебя, Нинка, кофта новая? Спрашивала соседку с третьего этажа, которая отчаянно отказывалась принимать свой возраст и тянулась за новой молоденькой невесткой.

Та, обидчиво поправляя норковый воротник, вполголоса отвечала:

- Это шуба такая, вязаная. Дорогущая.

-Шууубааа….. – с нескрываемым сарказмом тянула Сима

– сама что ль вязала? Где ж ты столько кусков-то старых набрала? Кошек что ль ловила? И пока возмущенная соседка хватала ртом воздух, удовлетворенная Сима себе под нос говорила:

-Грымза старая, я тебе вовек ту кошку не прощу, что с котенком на мороз выкинула. Соседки ее не долюбливали – и их можно было понять.

Своим дома по хозяйству Сима помогала: вязала пуховые носки любого размера и ходила в магазин на углу за свежим хлебом.

Она сшила себе из цветастой плащевки авоську и, размахивая ей на ходу, как флагом, медленно шествовала через весь двор.

Продавщицу в магазине она любила, потому что та всегда спрашивала про правнучку, а эта тема была безотказным пропуском в Симино сердце.

Покупала всегда одно и то же, через день – два батона и полбуханки ржаного.

Один батон съедала сама, по кусочкам, отламывая. Любила булку больше всех пирожных и конфет на свете.

Могла прибраться дома, к Любиному приходу с работы и свои тряпочки всегда стирала руками в тазу хозяйственным мылом, не доверяя машинке и порошку.

К лету вдруг стала выходить дышать воздухом во двор – прежняя компания разбавилась новыми людьми, заселили соседний новый дом.

Сима выходила с утра, попив чаю с батоном, а возвращалась уже вечером, пропитанная пылью и смесью запахов листьев, цветов с клумбы и ветра.

Люба первое время тревожилась, часто выглядывала с балкона – но видела сверху только пестрое обилие голов и одежд на трех лавочках возле детской площадки.

К зиме Сима вдруг попросила новое пальто. Крайне удивленная.

Люба рассказала о просьбе сыновьям и располневшая после родов невестка отдала симпатичную шубку из серого каракуля – как раз маленькой Симе по размеру.

Потом вдруг Люба заметила, что Сима стала красить губы – яркой бордовой полосой.

- Баба, ты опять молодая что ли будешь? – наивно спросила правнучка на воскресном обеде.

И все с крайним удивлением заметили, как покрылись нежной краской морщинистые щеки всегда невозмутимой и ироничной Симы.

А Люба усадила внучку на колени и рассказала ей, что баба Сима ничего в своей жизни хорошего не видела, росла после войны – в голоде и нужде, и сына потом сама растила, одна.

И так ей было тяжело – пусть сейчас хоть на старости живет как хочет.

Она ведь у них у всех одна, самая старенькая бабушка.

А за пару дней до своего дня рождения, Сима, набравшись решимости, вдруг объявила, чтобы дети не готовились – она уходит на целый день.

А куда, с кем, к кому – ничего не сказала. И такое лицо у нее было – странное, что постеснялись расспрашивать.

И Сима правда ушла, к обеду – наказав не беспокоиться, надев синее платье, мазнув губы бордовой помадой и брызнув на шубу Любиными духами.

Невестка позвонила сыновьям, целый час по телефону строила предположения и, устав, прилегла перед телевизором.

Проснулась в шесть вечера, собралась тревожиться, но услышала в двери ключ. На пороге стояла баба Сима.

Совсем не похожая на себя обычную – спина прямая, щеки разгладились, глаза сияли.

В руках у нее была охапка тюльпанов, от нее сладко пахло фруктовым вином, а рядом с ней стоял мужчина.

Очень пожилой, высокий мужчина, опираясь на красивую трость и в белом кашне под пальто.

В первые секунды Любе показалось, что это она еще спит и видит сон. Потом мужчина чуть треснутым, но твердым голосом попросил у Любы…. руки Симы.

- Чего вам нужно? – не поняла Люба.
- Прошу у вас, Любовь, руки Серафимы. Обязуюсь любить и беречь ее, в горе и в радости.

Люба ушам своим не верила. - Застегни халат и закрой рот – засмеялась баба Сима.

Потом по Любиному звонку примчались оба внука с женами, и правнучка.

И Иван Капитоныч опять и опять рассказывал, как сын купил ему квартиру в соседнем доме, как он стал во двор выходить.

Как заболел, и Сима ходила ему в магазин и варила суп (ведь никому не сказали, ни его сыну, ни Любе), как гуляли потом возле дома и разговаривали с утра до ночи.

Как поняли потом, что вместе им лучше, чем врозь и как не хватает присутствия рядом, когда приходится расходиться по домам.

- А зачем жениться-то? – обалдела Люба

- А я хочу, чтобы всё было честно. Сима очень важный человек в моей жизни, я давно вдовец. Нет у нас времени на пустое. Хочу, чтобы она была моей женой. Хочу ее беречь.

Сидели так долго, потом всей компанией провожали Ивана Капитоныча домой. Потом Люба с Симой провожали до машин родственников.

Правнучка осталась ночевать у бабушек. Люба долго укладывала внучку, рассказывала ей сказку.

Несколько раз приносила попить. Потом стала ложиться сама и почему-то заглянула к Симе.

Та сидела в темноте на кровати, влажно блестя глазами в окно. Люба села рядом

- Мама, тебе это всё зачем? Тебе со мной плохо?

Сима долго молчала, не отводя глаз от огней на улице. Люба решила, что она обиделась на вопрос и уже открыла рот для извинений. Сима молча положила сухую ладонь ей на руку.

- Погоди…. Объясню сейчас. Я давно забыла, кто я и что хочу сама. Я и с Иваном Капитонычем подружилась, потому что ему нужна была помощь. А он меня таким вниманием окружил. Он меня всегда спрашивает

– Сима, что ты хочешь?

- Мама, мы же тоже всегда….
- Погоди. Вы тоже спрашиваете. Что я хочу есть, что пить.

А он спрашивает – как я хочу жить, что я чувствую. Вы меня любите, но рядом с ним я вдруг поняла, что я – человек, что я- женщина.

Только не смейся. И что я, как женщина, имею право что-то хотеть. А он, как мужчина – рядом, и рад моим желаниям.

Никогда у меня такого не было, да я и не знала, что бывает. Сима замолчала. Пораженная Люба стала вспоминать свою жизнь и поняла – тоже всегда жила, как нужно, как положено. И тихонько заплакала от этих мыслей.

Сима стала гладить ее по голове, как маленькую.

- Я с ним жить хочу. Сколько Бог даст. Месяц, год. И женой я ведь не была никогда. Жизнь прожила, а как это – быть женой, беречь друг друга, смеяться вместе, разговаривать – никогда не знала.

А ты не реви – у счастья нет возраста. Видишь, когда меня догнало! Кто знает, что там у тебя впереди. Главное – если чудо постучалось в твою дверь – открой, не бойся.

Люба до утра не могла уснуть: «Открой, не бойся!». А ведь она совсем не знает Симу!

Оказывается, можно уже сложить крылья уставшей птицей и каждый день ждать смерти. Но выстрелить набухшей почкой на теплое прикосновение весеннего солнца.

И измениться за один день – вот так сиять на пороге. Пахнуть фруктовым вином. Ронять разноцветные капли тюльпанов к ногам.

И стать счастливой. И стать чьим-то счастьем…

Автор: Мила Миллер