УЧЕНИЦА

На новый год Анне Геннадьевне, преподавателю фортепиано, дочь Ира подарила суккулент.

Она уже покупала маме тушь, помаду, крем для рук. И еще очень много нужных, сближающих девочек любого возраста вещей.

— Вот, возьмите на сдачу, — улыбнулась кассирша, — Один остался. По акции.

«После нового года что из партии не распродали, все выбрасывать,» — не стала добавлять она.

За светящейся новогодней витриной в блестящем горшке в форме елочного шара жил цветочек.

Смешной, маленький, с пожелтевшими, растопыренными в разные стороны листиками. Его никто давно не поливал. Не подсыпал удобрений.

К новому году не распродали потому что завял — значит выкидывать! Что с ним церемониться!

— Девушка! Задерживаете очередь!
— Ну что? Берете?
— Ой, да фиг с ним! Беру! — решила Ирка. «А ладно, маме подарю!»

Кругом рождественские огни. Морозы. Все тащат в сумках ананасы, мандарины, и гирлянды. А у нее в сумке сидит кактус!

Кактус, что за дурацкий подарок! Да еще такой мелкий и обтрепанный. Он же загнется через пару недель, и мама расстроится!

***
— Доченька, с новым годом! — воскликнула Анна Геннадьевна, выходя к Ире с бокалом шампанского,

— Проходи. Уже пришли дядя Женя и тетушка Тамара! А еще с Оля с братиком.

Слишком веселый тон. Слишком широкая улыбка. Так, маму что-то беспокоит. Анна Геннадьевна ни за что бы в этом не призналась.

За нее Ире об этом рассказали углубившаяся складка на лбу, новая морщинка и непрокрашенная седая прядь.

— Что-то случилось?

— Ничего, милая! — вздрогнула она, — Вот готовила целый день! Просто умаялась!

Ох уж эти новогодние хлопоты!
Значит, точно что-то случилось. Справляли шумно и весело.

Взрывали фейеверки, пели, а часов в одиннадцать Анна Геннадьевна совсем забыла о чем-то так мучившем ее, по-настоящему развеселилась.

Часы пробили двенадцать. Пришло время распаковывать подарки. «Блин, там кактус этот. Может быть, не стоило его брать!» — заерзала Ира.

К ее удивлению, мама почти не обратила внимание ни на дорогие духи, ни на тушь. А вот суккулент ей приглянулся:

— Ах, какая хорошенькая тропическая роза!

— Мам это вообще-то подвид кактуса, — осторожно заметила Ира.

— Значит, кактусовая роза, — не растерялась Анна Геннадьевна.

Она поставила его под елочку и смотрела, как будто бы и нет желтоватых листьев.

Как будто бы он был не «Магазинным задохликом», а правда розой. Тропической.

Когда гости ушли, Ира с мамой на кухне разоткровенничались:

— Что с тобой? Я же вижу, что-то не так.

— Да так. На работе. Девочка одна есть Настенька. У меня по ансамблю учится. Приходит на урок — и плачет.

Василиса Анатольевна, ну ты знаешь ее темперамент, во время уроков по фортепьяно на Настю постоянно кричит. Дурой называет. Тупой. И косорукой.

Ее усталое лицо вдруг стало не по-новогоднему печальным:

— А Настя приходит ко мне на урок. И плачет, — все повторяла Анна Геннадьевна,

— Слуха абсолютного, конечно, нет (а откуда ему быть, у нее дома инструмент на пол тона ниже строит) зато головка соображает.

И главное, ей нравится музыка. Родители говорят, будет так дальше — бросят.

— А поговорить с ней?

— Да я говорила, — вздохнула Анна, запивая печаль шампанским,

— Она говорит: девочка-то все равно не станет пианисткой. Накричишь на нее, что-то может и поучит.

К пятому классу не заиграла — к шестому выкинем из школы. Что с ней церемониться?

***
Первый учебный день после каникул оказался не слишком удачным.

Анна Геннадьевна разучивала с учеником Димой мотив из «Пиратов карибского моря». Пусть не классика, зато сам выбрал!

Любовалась, как ловко бегают по клавиатуре его руки. Как искристым стаккато вылетают звуки из-под пальчиков.

Какие-то странные звуки послышались из коридора.

— Подожди минуточку. Ты молодец. У тебя две минуты перерыв.

Настя шла по школе, заливаясь слезами. Ее плечики тряслись. И сама она вся тряслась.

— Что случилось?
— Правда, что я бездарность? Правда, что умственно отсталая?
— Кто тебя такое сказал?!

Настя затравленно оглянулась. Промолчала и расплакалась еще сильнее.

— Вы только Василисе Анатольевне не говорите. Я сама виновата-а-а-а… снова не смогла сыграть то место! Снова ничего не получилось.

Анна Геннадьевна позвала ее к себе в класс. Налила чаю и достала упаковку с пряниками со сгущенкой.

Ее Дима, воспользовавшись ситуацией, навернул пряники. И наврал, что у него тоже все время сначала не получалось. Но они все переучили! Он вон на пятерку сыграл!

Исполнил ей пиратов (от начала до конца без единой помарки). И Настя робко разулыбалась.

***
— Что нам делать? — позвонила вечером Настина бабушка,

— Внучка снова после урока плакала. Может, забрать ее из школы искусств!

— Я не знаю, — «молчи!» — сказала себе Анна Геннадьевна.

Сколько раз ты уже лезла не в свое дело!

— Так ведь ей нравится музыка!

Анна Геннадьевна молчала, поглаживая суккулент. Этот малыш стал совсем плох.

Его листики безвольно опустились вниз. Она взглянула на этот цветок. И вдруг не смогла промолчать.

— Переводитесь к другому педагогу,

— Она понимала, что говорит не дело, что она вообще не должна это говорить, не имеет права.

На той конце трубке замерли.
— А так можно?
— Ну, если вас не устраивает преподаватель, — замялась она.
— И к кому перевестись?

Анна Геннадьевна молчала. Она чувствовала Настеньку.

Эту хрупкую ранимую девочку. Чувствовала ее боль и обиду. В голосе бабушке зазвучала надежда:

— А можно… к Вам?
***

— Да я всю душу вложила! А она, она! Переманивает моих учеников, — надрывалась Василиса в кабинете завуча. Она некрасиво раскраснелась и грозно размахивала руками.

Ее зычный обиженно вибрирующий голос заполнил весь кабинет, так что ничей другой просто не мог быть слышен.

Играла она также громко, грозно, заглушая всё вокруг. У Настеньки так никогда не получалось.

На стульях сидели родители и бабушка Насти, не поднимая глаз с пола. Как напортачившие ученики.

— А ну подтвердите. Я всю душу в этого ребенка вложила! И дополнительные занятия назначала! Как упахивалась с этой… неблагодарной!

Настя жалась за дверью. Ей было так страшно, и стыдно. Бездарность.

Еще и, как выяснилось, ябеда. И снова подвела Василису Анатольевну. И всех-всех-всех.

— Дело не в Вас. Просто Ваша система… не подходит этому ребенку. Конкретно этому, — попыталась вставить слово Анна Геннадьевна.

— Вот видите! И это не в первый раз! Помните, она уже переманивала учеников у других педагогов. Этого Димку Тарасова, все ревевевшего без повода!

Завуч грозно взглянула на Анну, а та почему-то подумала о своем суккуленте.

О том, что нужно его пересадить. Может, в другой земле приживется? Или горшок не подошел?

— Подло поступаете, — все надрывалась Василиса,

— За спиной ее родного преподавателя! Очень подло! Я этого так не оставлю! Я требую созвать педсовет!

***
После того педсовета Анну Геннадьевну трясло. Было очень холодно (несмотря на то, что по телевизору передавали потепление), и давление, наверное, упало.

По дороге домой ее догнала

завуч. Та самая которая организовала этот педсовет, та самая, у которой она полчаса назад была... вспоминать не хочется кем.

Подбежала. Обняла, как будто бы вновь становясь подругой, с которой они пили кофе на переменках, а иногда (правда давным-давно, когда она еще не стала завучем) говорили о Женском Сокровенном:

— Что же Вы! Как побледнели! Мы же все знаем, как оно на самом деле.

И вообще. Мы вообще всей душой на вашей стороне! Просто Василиса Анатольевна, — смутилась завуч, — очень кричит…

От Анны Генадьевны шуму меньше. Она не кричала. Ни на взрослых, ни на детей. Даже на цветы. Никогда.

***
Она купила землю. Выбрала красивый горшочек. Выбирала долго, все искала тот, который подойдет ее малышу. Погладила цветок и пересадила его в новый домик.

«Ты еще оклемаешься, — приговаривала она, — Слышишь, оклемаешься, моя тропическая роза».

Только суккулент перебрался в новый домик, зазвонил телефон.

В трубке слышались бессвязные извинения, какие-то лепетания и оправдания. Она ждала минут десять, пока иссякнет этот поток.

— Ну как нам сделать-то?
— Хотите — оставайтесь у своего преподавателя.
Хотите — пишите заявление и уходите.

Хотите — переводитесь ко мне, — просто сказала она, — Я насильно никого не переманиваю.

***
А в следующей неделе к ней пришла Настя. Девочка долго мялась возле двери:

— Здрасте! Можно к вам? — наконец попросилась она, робко заглядывая в кабинет.
— Сама попросилась, — разводил руками ее папа.

Девочка и правда плохо играла. У нее совершенно не были поставлены руки. Неуклюжие пальцы тряслись, покрываясь холодным потом.

Она один раз пошла не на тот поворот, к концу пьесы и вовсе слетела левая рука.

Но что-то было в ее звуках. Не музыкальность, не талант, не передача какого-то особого, не свойственного ребенку, чувства. Скорее искренность и желание стараться.

«Настя, конечно, не станет ни Рихтером, ни Гульдом. (как мой суккулент не превратится в орхидею.) Ну и пусть.

Она из тех детей, что заканчивают музыкальную школу и уходят во взрослый мир, храня в сердце чуть больше... это неуловимое «больше», чем им обычно достается в школе, в институте и даже в семье. Что-то, даже большее, чем сама музыка, какой бы гениальной она ни была.»

«Знаешь, а мне кажется, они приходят к тебе на уроки и стараются, просто потому что им нравится с тобой дружить. Им у тебя хорошо,» — часто смеялась Анина подруга.

«Видишь, у тебя перед ними преимущество! Тебе, чтобы дружить со мной, не надо зубрить специальность.»

Настенька «дохромала» до последней ноты. Заученно подняла ручки.

Смотрит на Анну Геннадьевну своими светлыми глазками. Смотрит и вот-вот расплачется.

— Снова двойка, да?
— Ничего не двойка! Какая двойка, если ты дома (сама!!!) почти все ноты выучила, — возмутилась Анна Геннадьевна,

— Четверка с плюсом! А ну-ка давай с этого места. Играй его мягко, певуче. Ты когда-нибудь каталась на лодочке?

Настенька лично гребла веслом! Папа ее даже похвалил. На реке Волге! Они плавали всей семьей, вместе с тетей Дуней. Вот!

Анна Геннадьевна с улыбкой выслушала сбивчивый двухминутный рассказ.

Ну и что, что урок сократился на две минуты, можно позаниматься и в переменку, зато Насте больше не было страшно.

Анна села играть, показывая, как надо. Она обволакивая девочку звуками. И помогала ей услышать свой звук.

У каждого ребенка звук особенный. Нужно только расслышать!

***
На переходном экзамене Настя сыграла на твердую четверку.

Пусть, где-то споткнулась, пусть где-то зацепила лишнюю клавишу.

Зато ни один ребенок не рассказывал пальцами, как он плавал на лодке.

А Настенька рассказала. (Только это был их с Анной Геннадьевной маленький секрет).

Педагоги поздравляли ее. Хорошо, что Настя у Анны Геннадьевны, а то раньше полноты сыграть не могла! И как-то все забыли, что еще два месяца назад ругали.

***
— И зачем ты все это делаешь? — улыбалась Ира на кухне у мамы. За вафельным тортом,

— Столько нервов. Они все тебя похвалят-похвалят, но каждый раз когда что-то случается, все снова будут на стороне Тех-Кто-Громче-Кричит.

Тех, с кем лучше не связываться. Тех, кто сильнее заглушает чужие голоса.

— Пусть будут, — пожала плечами Анна Геннадьевна и потом вдруг добавила,

— Зато я на стороне детей. Я их люблю. Они же как цветочки! Пусть распускаются!

А тот малыш-суккулент на окне тоже вырос и окреп. Листочки его наполнились жизнью, зазеленели, стали толстенькими, и так весело тянутся кверху.

Сразу видно — никакой он не кактус. Настоящая тропическая роза. Очень красивая.

Автор: Александра Власова