ЧТО МАЛЫЙ, ЧТО СТАРЫЙ...

Мне очень везет на старых людей. Они со мной разговаривают, а я их внимательно слушаю.

Есть такая рубрика «Дети говорят». Я бы завела еще «Старики говорят». И тоже возраст указывала бы в скобочках.

— Я, Аленушка, раньше думала: вот я стану старая, буду сидеть и целый день смотреть в окно. Зачем? Там жизнь катится. У меня трамвайчики из окна видны, и детская площадка, а на ней детишки катаются.
Все едут куда-то.

А я уже приехала.
Это я раньше так о себе думала. Умилялась себе, так сказать. А сейчас как встану утром, так столько дел, что вздохнуть с толком некогда.
(Валентина Степановна, 72 года)

— Я, значит, в первой городской лежал, там еще такая сестричка была заботливая, Надюша… Да… Лежал, значит, и думал — отомщу ему. Не сейчас, так через десять лет.

А то через двадцать! Так оно даже и лучше будет. Читала графа Монте-Кристо? Вот я такой же, только без острова.
Десять лет не отомстил, двадцать не отомстил, тридцать…

А недавно Надя спрашивает меня: «Помнишь Гаврилова? Я ему каждый день здоровья желаю, потому что если бы не он, ты бы не попал тогда к нам в больницу».

Это, значит, другой угол зрения у нее, понимаешь? Как шандарахнуло меня об этот угол… Я раньше думал: Монте-Кристо умный, а я дурак. А теперь что-то сомневаться начал.
(Игорь Ерофеевич, 71 год)

— Я хотела на операцию к хирургу, чтобы он мне вот здесь поднял и вот здесь. На консультацию сходила, стала сильно думать. Пройду мимо зеркала, посмотрюсь — и снова думать.

Пройду, посмотрюсь и думаю. Надоело мне это дело, я зеркало сняла и за дверь поставила. Хожу, себя не вижу, думать-то и не о чем. И так мне вдруг стало хорошо… Думаю: зеркало-то снять дешевле операции выходит.
(Алевтина Андреевна, 65 лет)

— Вот говорят: не делай добра — не получишь зла. А я для себя давным-давно так решила: в таком зле ничего страшного нет. Оно как испытание. Как будто Бог смотрит на тебя и спрашивает: что, испугаешься делать добро? Или нет?

Вроде как предупреждает, что для добра надо запастись душевной силой /эту фразу я долго осмысливала, но не смогла понять/
(Надежда Михайловна, 78 лет).

— Ладно, уговорила она меня, завели собаку. Чихуашку. Такая собачушка — кот поссыт, она утонет. Пирожное с вишенкой, а не собака. Валька ей так радовалась, натурально в детство впала. А я сразу сказал: гулять с ней не буду!

Хоть режь меня, лучше с тараканами пойду на улицу, бантиков им навяжу. А чего ты смеешься? Так и сказал. Тараканов-то у нас, правда, не было… А собачушку я предупредил: смотри, придет моя очередь!

Отведу на тебе душу!
Ладно, живем. Собачушка эта, Ронька, вечно дрожала, как припадочная. И глазки пучила.

Я на нее свистнул один раз, так у нее от ужаса чуть глазинапы не вывалились. Я Вальке говорю: давай ей на морду фиксирующую повязку наденем, чтоб зенки не выпали.

А Валька говорит: давай лучше тебе на морду фиксирующую повязку наденем, чтоб ты языком не трепал. Всякий раз она за Роньку заступалась. И не свистни дома, и не крикни… Как в тюрьме! А чего ты смеешься? Натурально тюрьма.

Ну ладно… А вот как Валю-то я похоронил, пришел домой, смотрю: сидит эта финтифлюшка под стулом. Боится меня, видно. Глазками моргает. Я ее вытащил, посадил на колени.

Ну что, говорю, вот и пришла моя очередь. Раньше тебя Валя любила, а теперь я буду. Уж как смогу.
Отведу душу на тебе, как и обещал.

Ронька! Ронька, иди сюда, падла! Ах ты моя хорошая… ну тихо, тихо… языком своим! Попоночку снимем… Вот… Ну, беги. Поцокала…

А ты что, плачешь, что ли? Вот те раз. Ну-у, сырость развела! Я тебе сейчас Роньку принесу, она хорошо успокаивает. Я по первости после похорон каждый день ей плакал.
(Николай Владимирович, 75 лет)

Автор: Елена Михалкова