это написала Алеся

Стою сегодня на остановке. Рядом подростки: мальчик с девочкой и еще одна девочка
Такой возраст, когда юноши носят пушистые прозрачные усы, а девочки делают прически и ходят на каблуках. Все стараются казаться взрослее, чем они есть. Пройдет лет двадцать и эти же девочки станут тетеньками, будут делать себе хвостики и бегать в плоских босоножках, чтобы быть помоложе. Но сейчас у этих трех людей на остановке другой период в жизни. Вот они стоят рядом со мной. Я еду на важную встречу, думаю о своем и вообще не подозреваю, что сейчас произойдет в моей жизни и какую роль эти трое в ней сыграют.


Мальчик стоит рядом с одной девочкой. Вторая девочка отвернулась от них и находится чуть дальше. И вот мальчик громко разговаривает с той, отдельно стоящей девочкой. Он говорит: «Катя, стоит обратить внимание, что ты сейчас обособилась от общества, потому что пытаешься противопоставить ему собственную индивидуальность. Но я хочу заметить, что личность не может состояться как личность отдельно от общества, так как именно социум рождает индивидуум, а индивидуум неотделим от общественного мнения. И именно оно, мнение, формирует сознание индивидуума о себе, как об отдельной социальной единице в частности и в целом. Твое положение, Катя, обязывает тебя быть в обществе и считаться с его устоями и принципами действия. Приниматься правила игры, которые устанавливает оно, общество, а не ты, его мелкое составляющее…» И дальше все в таком духе. Девочка, которая рядом с мальчиком, хихикает и смотрит на него с восхищением. А вторая девочка - Катя, которой посвящается этот монолог, стоит чуть подальше и вид у нее такой, что она сейчас заплачет. Она делает шаг в сторону, а мальчик за ней. Говорит: «Ну ты еще поплачь, заплачь и убеги, как ты любишь, давай, давай. Ну заплачь, Кать». Видимо, они возвращались из школы, и мальчик доставал ее, как мог. Набрался идиот каких-то псевдоумных слов.


Подъезжает маршрутка, мы все вместе туда загружаемся. Катя садится на отдельное боковое сидение, а мальчик с девочкой на двойное, но рядом с ней. И мальчик громко (очень громко) продолжает: «А, то есть этим своим поступком ты хотела подчеркнуть, что не такая как все, что ты отделяешься от общей массы и не признаешь ее. Ход твоих мыслей написан у тебя на лице. Я сижу одна, значит, я отделима от. Вы все чмо, а я – королева. Так давайте же обратим внимание на Катю, которая хотела нам всем сказать…» И дальше опять такой длинный и громкий монолог из слов. Эта Катя пересела на другое место, которое подальше. А он продолжает. Издевается, достает, подначивает. Вижу, Катя уже размазывает слезы по щекам.
И вдруг я чувствую.
Вдруг подошло вот это ощущение тошноты к горлу. И я поняла, что ждала этого момента с института.
Нет, со школы.
Нет, даже с детского сада.
Даже не знала, что я его ждала. А оказывается, что да. Я вдруг понимаю, что Катя – это я много-много лет назад. Что надо мной тоже издевались. И так. И еще не так. Что дети – это самые жестокие люди, которые бывают в жизни. Если я иду поздно по темной улице, а навстречу взрослые мужики, то это не так страшно, как если бы навстречу шла группа подростков. Подростки намного хуже и опаснее, чем взрослые. Потому что они еще не знают, что такое больно. У них не было пока времени это узнать. А взрослые знают. И вот этот оратор лет тринадцати в маршрутке вдруг за пять минут вернул меня на много лет назад.

Когда я была Катей.
Я говорю: «Юноша, мы будем это всем автобусом слушать до конца маршрута? Разговаривать громко в общественных местах неприлично». И вдруг он оборачивается и говорит: «Я бы хотел заметить, что подслушивать нехорошо. А перебивать других людей – крайне дурной тон. Ты меня поняла, надеюсь? Я ясно объяснил?»
Ну и все. Дальше я была, конечно, неправа. Но меня было уже не остановить. В лице одного этого мальчика собрались за секунду все мои одноклассники и учителя, которые когда-то обижали и унижали. Я вдруг поняла, что время, когда я их боялась – оно прошло. Что время, когда я вообще чего-то боялась – оно прошло навсегда. Никогда не думала про это специально, просто жила и жила, ехала на какую-то встречу. А тут вдруг ощутила – все уже давно изменилось. Не помню даже, как оказалась около этого мальчика, но нависла над ним и очень четко сказала: «Немедленно заткнись. Просто немедленно заткнись. Заткнись сейчас же». Он что-то пытался изобразить еще словами, а мне уже даже было смешно. Потому что я ему сказала то, что хотела давно сказать некоторым своим одноклассникам и лично директору школы Тамаре Федоровне. Просто заткнитесь все! Это, конечно, ужасно глупо, что я так над ним нависла. И то, что смотрела на одного отдельно взятого московского школьника и видела в его лице весь свой класс Б из города Барнаула. Я сказала ему, что если он еще раз посмеет доставать Катю, то поймаю его и убью навсегда. Чтобы он закрыл свой рот на всю жизнь и никогда, никогда больше его не открывал. Потом села и у меня тряслись костяшки на пальцах. Но вдруг почему-то стало очень-очень легко дальше жить. Это, конечно, полное идиотство, что взрослая тетка типа меня наехала на школьника. И вряд ли Катю перестанут обижать. Речь не об этом. Я вообще рассказываю. О себе. Тетенька, которая разговаривала по телефону, перестала разговаривать по телефону. И вообще вся маршрутка ехала до метро молча. Нельзя сказать, что в жизни я беззащитная конфетка. Я могу доходчиво объяснить культурными словами, что человек не совсем прав. Или могу вломить между глаз, если надо. Просто к тому мальчику, вернее, к тому возрасту у меня остался разговор, должок. Который я внезапно отдала.

Вот так шла сегодня по своим делам и вдруг раз – узнала, что все давно уже не так, как было раньше.

Очень хорошо, что я уже выросла. Что я не маленькая. И что я больше ею никогда не буду. Школа и институт – это было мое самое несчастливое время. Потому что надо было делать так, как кто-то хочет. А сейчас я делаю то, что хочу сама. И выбираю сама. Конечно, я зависима от. От своих работодателей, продюсеров, режиссеров. Но я давно уже знаю, что люблю свою работу и умею ее. И я давно не хочу кому-то нравится. Давно не пытаюсь быть хорошей. Я могу выбирать, с кем мне работать. И я никогда уже не пропаду. И даже если меня съедят, то, как говорится, у меня будет два выхода.