Она была ошеломляюще красива! Посылая из армии стихи, получая на них доброжелательные отклики за подписью «Литконсультант «Комсомольской правды» Вероника Тушнова», я и предположить не мог, что однажды увижу ее — и ахну от восторга.
Смею теперь сказать, за давностью лет, что на Первом Всесоюзном совещании молодых писателей (который раз его вспоминаю!) мы чуть ли не поголовно были в нее влюблены. «Зверя ценного, пушного, покорила В. Тушнова» — вроде бы пошутил я; при всем юморе тут была крупнейшая доля правды. Может быть, я еще скажу об этом чуть позже. Если смогу.
А нас она воспринимала, в общем-то, на равных. Дело в том, что Вероника была удивительным другом. Не то чтоб «свой парень» — ни в коем случае, для этого она была слишком женщиной,— а какой-то надежнейший человек. Бывшая фронтовая медсестричка; вспомним полузабытый термин: сестра милосердия. Иногда, снисходя к нам или к вам, она могла произнести добрую неправду, но категорически не была способна на ложь. Конечно, она знала себе цену не только как поэту, но за много лет дружбы, от первой встречи до последней — уже навсегда — разлуки, я ни разу не ощутил в ее манере держаться не только превосходства, но и просто неделикатности.
Уход ее словно опрокинул меня. Год назад не стало Михаила Аркадьевича Светлова. Позже, не ведая грядущих потрясений, я написал: «Это главные потери в моей жизни». Теперь я знаю, что второстепенных потерь не бывает.
Надо ли сейчас уточнять, каким она была поэтом? В Красном Чикое, глухом райцентре Читинской области, у директора школы я увидел специальную полку с ее книгами и над ней портрет Вероники; мне сказали — «Это наша любовь». В городе Ханты-Мансийске ко мне подошли две женщины: «Правда ли, что вы знали Веронику Тушнову? Расскажите о ней!» В Казанском литмузее существует ее мемориальная комната (Вероника родилась и провела юность в Казани). На московские вечера, посвященные ей, бросив все дела и заботы, спешит народная артистка Элина Быстрицкая, внешне похожая на Веронику, талантливо читающая ее стихи...
В чем же суть того, что она стала (без особых — точнее, почти без всяких восхвалений критики) так любима и читаема?
Вероника почти все свои стихи, за немногими исключениями, написала «про это». По книжной терминологии — «любовная лирика». Если бы там речь шла о всяческих треволнениях двух любовников, вряд ли ее поэзия выдержала бы испытание временем. Нет, речь шла о том, что такое счастье. Давай все на двоих! Беда так беда, непогода так непогода, ликование так ликование! Но уж будь добр делиться, как в таежном походе: чтоб никаких преимуществ ни мне, ни тебе. Впрочем, я-то, в крайнем случае, утаю последний свой сухарь, чтоб ты, ослабев, имел чем подкрепить силы. Последнее никогда не говорилось открыто, в лоб,— Вероника была более чем деликатна, но она всегда подозревала в себе больший запас мужества, чем у ее лирического героя.
Так оно и было.
Поймите меня правильно: я говорю не о житейских ситуациях, а о позиции поэта.
Подружка моя по фронтовой судьбе Юлия Друнина однажды сказала в стихах о Веронике: «...была красивой — не была счастливой». Не так! Вернее, не совсем так. Вероника умела быть счастливой, даже если все обстоятельства сопротивлялись этому. Последняя ее прижизненная книга называется «Сто часов счастья». Неужели это мало?
Я хочу рассказать вам один эпизод. Может, рискованно и рановато его рассказывать, но главных героев нет уже в живых, и я тоже не бессмертен.
Вероника умирала — и почти знала об этом. Лечащий ее профессор сказал: «Я тебя выцарапаю!» Не знаю, верила ли она в это полностью, но капля надежды оставалась.
Я, придя к ней в палату, пытался ее развеселить. Она взмолилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться.
Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо.
А потом пришел — Он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихонько окликнула: «Мальчики...»
Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла — красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица.
Как она хохотала, как была оживлена, как вдруг все вернулось на двадцать лет назад! И тут я с особой силой ощутил, что все, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Это не выдумка поэта, а то, что обеспечено золотым — и горьким — запасом жизни. Наверное, именно это называется поэзией, а не наши порой упражнения в сопряжении худо-бедно организованных и зарифмованных строк.
Мы, давние ее друзья, иногда звали Веронику Тушнову не знаю кем придуманным ласкательно-кондитерским прозвищем: «Вареничка». Она была очень славным человеком — она на него, с просверком смешинки в темно-карих, почти черных глазах, охотно отзывалась...
Пока нет комментариев.